Марид Одран - Страница 247

247

— И ты все же рекомендуешь этого водителя? — с сомнением сказал Фридландер-Бей.

— Да, — сказал я, — поскольку все внимание Билла может пройти сквозь игольное ушко и оставить в стороне слона. Он даже не вспомнит о нас, как только мы выйдем из такси. Иногда он все забывает прежде, чем ему заплатят.

Папа подергал себя за седую бороду, которую просто необходимо было привести в порядок.

— Вижу. Значит, его в самом деле невозможно подкупить, и не потому, что он честен, а лишь потому, что ничего не помнит.

Я кивнул. Я уже искал уличный телефон. Подошел к одному, бросил монетку и назвал в трубку его код. Пришлось крутить диск пятнадцать раз, и наконец Билл ответил. Он, как обычно, сидел прямо у восточных ворот Будайина, на бульваре аль-Джамаль. Билл пару минут не мог вспомнить, кто я такой, хотя мы знали друг друга уже много лет. Он сказал, что приедет и заберет нас.

— Теперь, — сказал Фридландер-Бей, — нам надо хорошенько подумать, куда поехать.

Я сунул в рот палец и задумался:

— За «Чири», конечно, следят.

«Чири» — это ночной клуб на Улице. Папа вынудил Чиригу продать его, а затем подарил мне. Чири прежде была одной из лучших моих подруг, а после этого с трудом могла заставить себя говорить со мною. Я сумел убедить ее, что это все идея Папы, а затем продал ей половину клуба. И мы снова стали друзьями.

— Мы не можем позволить себе общаться с кем-нибудь из наших прежних друзей, — сказал он. — Похоже, я знаю решение.

Он подошел к телефону и некоторое время спокойно с кем-то разговаривал. Повесив трубку, он коротко улыбнулся мне и сказал:

— Похоже, я решил проблему. У Феррари есть пара свободных комнат над ночным клубом, и я дал ему знать, что сегодня вечером мне понадобится помощь. Также я напомнил ему о кое-каких услугах, которые много лет ему оказывал.

— Феррари? — спросил я, — «Голубой попугай»? Я там никогда не был. Слишком шикарное место.

«Голубой попугай» был одним из тех респектабельных клубов, куда ходят в шикарном костюме, где подают шампанское и где играет латиноамериканский ансамбль. Синьор Феррари скользит между столов и бормочет комплименты, пока фанаты потолка медленно поворачиваются вверху. Тут даже голых грудей не увидишь. В этом месте мне было не по себе.

— Это куда лучше. Твой водитель отвезет нас к черному ходу в клуб. Дверь будет открыта. Мы с комфортом устроимся в верхних комнатах, а после двух часов ночи, когда клуб закроется, наш хозяин присоединится к нам, иншалла. Что до молодого бен-Турки, то мне кажется, будет лучше и безопаснее, если мы пошлем его к нам домой. Черкни пару строк на одной из своих голограмм, но не подписывай. Юссефу и Тарику этого хватит.

Я понял, чего он хочет. Я нацарапал короткое послание на обороте одной из голограмм с видом Дамаска: «Юссеф и Тарик, это наш друг бен-Турки. Обращайтесь с ним хорошо до нашего возвращения. Вскоре увидимся. Подпись: Магрибинец». Я отдал карточку бедуину.

— Спасибо, о шейх, — сказал он. Его все еще трясло от возбуждения. — Вы уже сделали больше, чем я смогу когда-нибудь отплатить.

Я пожал плечами.

— Не думай о благодарности, друг мой, — сказал я. — Мы найдем способ помочь тебе все отработать. — Я повернулся к Фридландер-Бею. — Я верю тебе насчет Феррари, о шейх, поскольку не знаю, насколько он честен.

Папа еще раз улыбнулся.

— Честен? Я не верю честным людям. Как ты сам знаешь, предают всегда впервые. Синьор Феррари скорее боится меня, а на это я вполне могу положиться. Что до его честности, он не честнее, чем кто-либо другой в Будайине.

Не слишком честен, значит. Хотя в этом был свой резон. Я задумался о том, как буду убивать время в комнатах Феррари. Однако прежде чем я успел поговорить об этом с Фридландер-Беем, приехал Билл.

Он посмотрел на меня из своего такси безумными глазами — казалось, что они вот-вот зашипят.

— Ну? — спросил он.

— Во имя Аллаха, благого, милосердного, — пробормотал Папа.

— Во имя Кристи Мэтьюсона, дохлого и зарытого, — прорычал в ответ Билл.

Я посмотрел на Папу.

— Кто такой Кристи Мэтьюсон? — спросил я.

Папа едва заметно пожал плечами. Мне было любопытно, но я понимал, что сейчас не время завязывать разговоры. Таксист может разъяриться, или уехать, или начать болтать, и мы не доберемся в «Голубой попугай» до самого рассвета.

— Ну? — угрожающе спросил Билл.

— Давайте сядем в такси, — спокойно сказал Фридландер-Бей. Мы забрались внутрь. — «Голубой попугай» в Будайине. К черному ходу.

— Да? — спросил Билл. — Улица закрыта для движения автомобилей, а мы и есть автомобиль или станем им, как только я тронусь с места. Точнее, мы все стронемся, потому что…

— Не беспокойся насчет распоряжений городских властей, — сказал Папа. — Я тебе разрешаю.

— Да? Хотя мы везем огненных демонов?

— Об этом тоже не беспокойся, — сказал я. — У нас специальный пропуск, — подыграл я в свою очередь.

— Да? — проворчал Билл.

— Бисмилла, — взмолился Папа.

Билл нажал на газ, и мы рванули прочь от аэропорта, словно ракета, кренясь в стороны на углах. На поворотах Билл всегда прибавлял газу, словно ему не терпелось поскорее увидеть, что там, дальше. Когда-нибудь там окажется большой грузовой фургон. И будет большой бенц.

— Йа Аллах! — в ужасе восклицал бен-Турки. — Йа Аллах! — По дороге его вопли слились в перепуганное подвывание.

На самом деле наша поездка оказалась на удивление спокойной — по крайней мере для меня. Я привык к манере Билла. Папа глубоко вжался в сиденье, закрыл глаза и то и дело повторял: «Бисмилла, бисмилла». А Билл разливался в бессмысленном монологе насчет того, как бейсболисты жаловались на лысые мячи, но попробовали бы они поиграть с ифритом, тогда увидели бы, как трудно отбивать огненные мячи, и даже если отобьешь, то он не уйдет к воротам, а просто рассыплется красными и желтыми искрами, вот это попробовали бы, может, тогда бы люди поняли, что… И прочее в том же духе.

247